Доброволец. На Великой войне  - Сергей Бутко

И барон был готов следовать за этим пламенем, отринул от себя европейский дух, стал кочевником-азиатом, способным до хрипоты, до драки, до дуэли отстаивать свою веру даже здесь, на всеевропейской войне, ведомой западной, уже пришедшей в упадок цивилизацией.

– …Запад сгнил! – Унгерн словно безумный пытался убедить собеседника. – Примерно к исходу четырнадцатого века он достиг высшей точки своего расцвета, после чего началось медленное, но неуклонное угасание! Европейская культура пошла по вредному пути, перестала служить для счастья человечества и из величины подсобной сделалась самодовлеющей! В прежние эпохи, когда не было умопомрачительной техники и чрезвычайного усугубления некоторых сторон познания, люди были более счастливыми! Нынешние европейские буржуа эгоистичны, под их властью западные нации быстро движутся к закату, утягивая за собой и Россию! Этого допустить нельзя!

– Любопытная теория. И что же вы предлагаете для спасения России? Идти другим путем?

– Именно! Сейчас единственная сила, способная повернуть вспять колесо истории, – кочевники азиатских степей, и прежде всего монголы!

– Монголы? Вы, верно, шутите. Японцы еще куда ни шло, но монголы. У них и армии, должно быть, нет.

– Это дело времени, уверяю вас! Ныне пусть и по-своему, в иных формах, монголы находятся на той развилке общего для всех народов исторического пути, откуда Запад когда-то свернул к своей гибели! Монголам же и вообще всей желтой расе предопределена великая задача – огнем и мечом стереть с лица земли разложившуюся европейскую цивилизацию от Тихого океана до португальских берегов, чтобы затем, стоя на обломках старого мира, воссоздать прежнюю культуру по образу и подобию собственной!..

И так далее, и тому подобное. Азиатский фашизм какой-то получается. Бред, конечно, но барон в это верит, продолжая совмещать, казалось бы, несовместимое: мечты о создании новой империи чингизидов и защиту империи старой – Российской.

На нынешнюю войну Унгерн пошел добровольцем, сразу же окунувшись в привычную для себя атмосферу и воюя непривычными методами. Притом понял это не только я, но и все, кому довелось столкнуться с «бешеным бароном».

* * *

Отлично помню, как всего пару дней назад на очередном биваке стал свидетелем безобразной сцены. Барон скандалил с двумя своими прежними «знакомыми», грозился морду набить и тому и другому, а после вскочил на коня и скрылся в ночной тьме, подкинув очередную тему для разговоров.

– Помилуйте, но барон не офицер в общепринятом значении этого слова. Он не только совершенно не знает самых элементарных уставов и основных правил службы, но и правил военного воспитания. Это партизан-любитель, следопыт-охотник, сошедший со страниц романов Майн Рида.

– А его внешний вид и привычки: оборван и грязен, спит среди казаков своей сотни, ест из общего котла и, будучи культурного воспитания, в самой культуре совершенно не нуждается.

– Согласен с вами полностью. К тому же являет собой одно сплошное противоречие: несомненный и острый ум, с одной стороны, а с другой – поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор. Удивительная застенчивость и даже дикость чередуются в нем с безумным порывом и вспыльчивостью. Расточительность, не знающая пределов, соседствует с полным отсутствием комфорта…

Повозмущались господа офицеры и пошли спать. Хотя правда в их словах есть, и немалая. Это они еще про здоровенную папаху-манчжурку не упомянули. Ее барон носит вместо фуражки даже сейчас, когда кругом жара и пыль. Почему? Сей головной убор, по разумению самого Унгерна, не оттеняет его офицерского «Георгия» и недавно заслуженную «клюкву»[109]. Как эдакого «модника» и вообще человека в наивысшей степени неординарного приметили наши «форточники», я не знаю, но думаю, что с выбором не ошиблись – шороху и жути со своими казаками барон наводить мог где угодно и на кого угодно.

Интересно, в курсе ли Садовский, что барону уже с предстоящей осени полагается в пунинском отряде воевать[110] вроде бы на Северном фронте, а не мотаться по Карпатским горам? Спросить не успел. Но теперь вижу, что Унгерн пока и без этого «правильного» назначения работу свою делает хорошо. В тылах не отсиживался, на ранения внимания не обращал. Мне рассказали, что в самом начале войны, когда его первый раз достала пуля, в госпиталь он не пошел, разорвав на глазах полкового начальства предписание убыть на ближайшую железнодорожную станцию к санитарному поезду. Где именно до этого Унгерн воевал? В известной мне истории его боевой путь на фронтах Великой войны детально не знаю, а в нынешней, если верить самому барону, где он только не отличился. И в Восточной Пруссии с германцами сражался, и в Галиции австрияков рубил, и в осаде Пермышля поучаствовал. Весь минувший месяц тут в Карпатах воюет, изобретя для местных условий новую тактику: казачков своих периодически заставлял спешиться, превратив их в эдакую казачью пехоту, способную в ночном бою пробиться на горную вершину и, закрепившись на ней, превращать ее в маленькую крепость. Кавалерии же, по его мнению, в поросших листвяником горах Карпатских действовать затруднительно – дороги не позволяют, одну фуру тянут две упряжи, провиант приходится на руках таскать, лошади ноги сбивают…

Кстати, о кавалерии. Как с некогда главнейшим родом войск обстояли дела во время Великой войны? Трудновато ей пришлось в век технического прогресса. Тут тебе и аэропланы в воздухе снуют, и первые неуклюжие танки едут, и химией все друг друга травят. Разумеется, продолжала кавалерия увядать. Сейчас ведь все не как сто лет назад, когда густые колонны гусар и кирасир с диким гиком неслись вперед в лихие сабельные атаки, а пушки били по пехоте прямой наводкой, покрывая все поле сражения густым дымом. Это безвозвратно утерянное прошлое. Теперь все иначе. Теперь кавалерия, решившаяся на открытый удар, стала идеальной целью для того же пулемета. Он своим плотным огнем конников косит только так и сотню-другую сабель не считает опасностью[111].